Неточные совпадения
— Хочется думать, что молодежь понимает свою задачу, — сказал патрон, подвинув Самгину пачку бумаг, и встал; халат распахнулся, показав шелковое белье
на крепком теле циркового борца. — Разумеется, людям придется вести борьбу
на два
фронта, — внушительно говорил он, расхаживая по кабинету, вытирая платком пальцы. — Да,
на два: против лиходеев справа, которые доводят народ снова до пугачевщины, как было
на юге, и против анархии отчаявшихся.
Наполненное шумом газет, спорами
на собраниях, мрачными вестями с
фронтов, слухами о том, что царица тайно хлопочет о мире с немцами, время шло стремительно, дни перескакивали через ночи с незаметной быстротой, все более часто повторялись слова — отечество, родина, Россия, люди
на улицах шагали поспешнее, тревожней, становились общительней, легко знакомились друг с другом, и все это очень и по-новому волновало Клима Ивановича Самгина. Он хорошо помнил, когда именно это незнакомое волнение вспыхнуло в нем.
За спиною курносеньких солдат
на площади расхаживали офицеры, а перед
фронтом не было ни одного, только унтер-офицер, тоже не крупный, с лицом преждевременно одряхлевшего подростка, лениво покрикивал...
Дойдя до конца проспекта, он увидал, что выход ко дворцу прегражден двумя рядами мелких солдат. Толпа придвинула Самгина вплоть к солдатам, он остановился с края
фронта, внимательно разглядывая пехотинцев, очень захудалых, несчастненьких. Было их, вероятно, меньше двух сотен, левый фланг упирался в стену здания
на углу Невского, правый — в решетку сквера. Что они могли сделать против нескольких тысяч людей, стоявших
на всем протяжении от Невского до Исакиевской площади?
В Петербурге Райский поступил в юнкера: он с одушевлением скакал во
фронте, млея и горя, с бегающими по спине мурашками, при звуках полковой музыки, вытягивался, стуча саблей и шпорами, при встрече с генералами, а по вечерам в удалой компании
на тройках уносился за город,
на веселые пикники, или брал уроки жизни и любви у столичных русских и нерусских «Армид», в том волшебном царстве, где «гаснет вера в лучший край».
Привели малюток и построили в правильный
фронт; это было одно из самых ужасных зрелищ, которые я видал, — бедные, бедные дети! Мальчики двенадцати, тринадцати лет еще кой-как держались, но малютки восьми, десяти лет… Ни одна черная кисть не вызовет такого ужаса
на холст.
Чуть показывался с Тверской, или из Столешникова переулка, или от гостиницы «Дрезден», или из подъезда генерал-губернаторского дома генерал, часовой два раза ударял в колокол, и весь караул — двадцать человек с офицером и барабанщиком во главе — стремглав, прыгая со ступенек, выстраивался
фронтом рядом с будкой и делал ружьями «
на караул» под барабанный бой…
Государь
на это сказал: «В таком случае надо бы познакомить их с
фронтом».
Один Ромашов оставался в середине
фронта,
на правом фланге своей полуроты.
Но Дрозд выходит
на середину
фронта, достает из отворота рукава какую-то бумажку и не спеша ее разворачивает. «Да поскорее ты, Дроздище!» — мысленно понукает его Александров.
Изо всех окон свесились вниз милые девичьи головы, женские фигуры в летних ярких ситцевых одеждах. Мальчишки шныряют вокруг оркестра, чуть не влезая замурзанными мордочками в оглушительно рявкающий огромный геликон и разевающие рты перед ухающим барабаном. Все военные, попадающие
на пути, становятся во
фронт и делают честь знамени. Старый, седой отставной генерал, с георгиевскими петлицами, стоя, провожает батальон глазами. В его лице ласковое умиление, и по щекам текут слезы.
Стоит только взглянуть при каком-нибудь народе
на опьяненного величием высшего начальника, сопутствуемого своим штатом: всё это
на великолепных, разубранных лошадях, в особенных мундирах и знаках отличия, когда он под звуки стройной и торжественной трубной музыки проезжает перед
фронтом замерших от подобострастия солдат, держащих
на караул, — стоит взглянуть
на это, чтобы понять, что в эти минуты, находясь в этом высшем состоянии опьянения, одинаково и высший начальник, и солдат, и все средние между ними могут совершить такие поступки, которые они никогда бы не подумали совершить при других условиях.
Бой кипел
на всем
фронте при ярко восходящем солнце
на безоблачном небе; позиция была наша; защитники Столовой горы, которые остались в живых, бежали.
Вышла рота
на ученье
на казарменный плац. После ружейных приемов и построений рота прошла перед Вольским развернутым
фронтом.
Дня через три после своего возвращения Камашев вызвал меня из
фронта на средину залы и сказал мне довольно длинное поучение
на следующую тему: что дурно быть избалованным мальчиком, что очень нехорошо пользоваться пристрастным снисхождением начальства и не быть благодарным правительству, которое великодушно взяло
на себя немаловажные издержки для моего образования.
Если же мужчина ошибался — при чем обыкновенно начинался веселый хохот, — то плохой отгадчик, при общем смехе, возвращался с носом
на свое место и выходил следующий, и затем, когда эта пара кончала, дама, избравшая прежнего кавалера, отосланного за недогадливость за
фронт, должна была сама встать, подать руку недогадливому избраннику и танцевать с ним.
Нелепые картины рисовались мне. Вот солдата начинает трясти. Сперва он ходит, рассказывает про Керенского и
фронт, потом становится все тише. Ему уже не до Керенского. Солдат лежит
на ситцевой подушке и бредит. У него — 40. Вся деревня навещает солдата. А затем солдат лежит
на столе под образами с заострившимся носом.
— Да вот, Фома Осипыч, любуюсь
на ваших золотников, — отвечал Федя, вытягиваясь во
фронт. — Настоящая семая рота…
— Тут не может быть ни малейшего сомнения, — отвечал Быльчинский. — Если вы хоть малость рассчитываете
на карьеру, то офицер может
на нее надеяться только в штабе, а не во
фронте, где при нашем тугом производстве и майора надо ожидать до седых волос. У вас, без сомнения, готова полная форма, а потому мой совет — надевайте ее, явитесь поблагодарить Ант. Ант. и немедля отвечайте дежурному штаб-офицеру о вашем согласии
на прикомандирование.
Но, к моему удивлению, эскадрон
на всем скаку образовал прореху, в которой фура проскочила; в следующую затем секунду прореха закрылась, и непрерывность
фронта восстановилась.
Она была чрезвычайно зла, что хорошо знали солдатики, и замечательно, чего мне не приходилось более встречать, она была плотоядна. Солдаты носили ей молодых воробьев и лягушек.
На Дашке ездил сам Лисицкий, и только он, при замечательной силе своей, мог смирить ее. Но иногда и его она выводила из терпения, и я сам видел и слышал во
фронте, как Лисицкий, схватив ее за ухо, наклонялся и кусал ее, ворча или, лучше сказать, рыча: «У, подлая!»
Перед походом, когда полк, уже совсем готовый, стоял и ждал команды, впереди собралось несколько офицеров и наш молоденький полковой священник. Из
фронта вызвали меня и четырех вольноопределяющихся из других батальонов; все поступили в полк
на походе. Оставив ружья соседям, мы вышли вперед и стали около знамени; незнакомые мне товарищи были взволнованы, да и у меня сердце билось сильнее, чем всегда.
Штатские преподаватели еще продолжали учить
фронту, произнося командные слова
на дьяконский распев.
А турки наступали; он как-то свернул и поскакал вдоль
фронта; лошадь, конечно, убили, он упал и видит —
на него бегут четверо…
Сидели и читали стихи. Последние стихи
на последних шкурах у последних каминов. Никем за весь вечер не было произнесено слово
фронт, не было произнесено — в таком близком физическом соседстве — имя Распутин.
Затем — вносить и словом и делом свою пропаганду в массы общества; не служить ни в какой службе, исключая как во
фронте, для подготовки войска, или брать только такие места, где можно иметь непосредственное влияние
на мужиков — вот что нужно делать!
Раздался барабанный бой. Отряд входил уже
на площадь и строился развернутым
фронтом против крестьянской толпы, лицом к лицу. Толпа в первую минуту, ошеломленная рокотом барабанов и видом войска, стояла тихо, недоуменно…
Зачем озабоченно скачет и катается начальство, зачем сталкиваются и шатаются эти синие кучки, зачем шнырит и вытягивается во
фронт полиция? Зачем и для чего все это делается? Все эти вопросы,
на глаза постороннего, беспристрастного и хладнокровного наблюдателя, могли бы произвести одно только недоумевающее пожатие плечами.
Несмотря
на то, что король и королева обещали приехать запросто и просили не делать официальной встречи и, действительно, приехали в летних простых костюмах, так же, как и дядя-губернатор и мистер Вейль, тем не менее, их встретили салютом из орудий, поднятием
на грот-мачте гавайского флага и вообще с подобающими почестями: все офицеры в мундирах были выстроены
на шканцах, вызван караул, и команда стояла во
фронте. Его величество, видимо, был доволен приемом и благодарил капитана.
Веселый, дружный ответ команды
на приветствие адмирала и добрые веселые лица матросов не оставляли никаких сомнений, что претензий никаких не будет. И точно, когда адмирал, обходя по
фронту, спрашивал, нет ли каких претензий, царило глубокое молчание.
Семеня разбитыми ногами, директор, в сопровождении поспешившего его встретить дежурного офицера, прошел в залу старшего, выпускного класса и, поздоровавшись с воспитанниками, ставшими во
фронт, подошел к одному коротко остриженному белокурому юнцу с свежим отливавшим здоровым румянцем, жизнерадостным лицом,
на котором, словно угольки, сверкали бойкие и живые карие глаза, и приветливо проговорил...
Корвет уже был
на ходу, когда после подъема флага велено было поставить команду во
фронт. Когда команда выстроилась, капитан, поздоровавшись с людьми, проговорил...
Все выходили
на палубу и становились во
фронт расфранченные, с веселыми лицами. Еще бы! Почти два месяца не видали берега! Всем хочется погулять, посмотреть
на зелень, повидать чужой город и… выпить вволю.
Отправляющиеся
на берег матросы выстроились. Вышел капитан и, ставши перед
фронтом, произнес маленькое напутствие. Он объяснил, как вредно в жарком климате напиваться без меры и как легко от этого серьезно заболеть и даже умереть, и просил матросов быть воздержаннее.
Адмирал медленно обходил по
фронту, и матросы провожали адмирала глазами, взглядывая
на его умное серьезное лицо.
Когда капитан и вахтенный начальник отрапортовали адмиралу о благополучном состоянии «Коршуна», адмирал, протянув руку капитану, тихой походкой, с приложенной у козырька белой фуражки рукой, прошел вдоль
фронта офицеров, затем прошел мимо караульных матросов, державших ружья «
на караул», и, в сопровождении капитана и флаг-офицера, направился к матросам.
Матросский незатейливый туалет — мытье океанской соленой водой (пресной дозволяется мыться только офицерам) и прическа — занял несколько минут, и вслед затем вся команда, в своих белых рабочих рубахах с отложными широкими синими воротниками, открывавшими шею, в просмоленных белых штанах, у пояса которых
на ремешках висели у многих ножи в черных ножнах, и с босыми ногами, выстраивается во
фронт «
на молитву».
Но как бы там ни было, плотное слитие обеих сторон в объятиях, поцелуях, слезах показали начальству, что «оправданные» не презирали осужденных, и… начальство этим, кажется, было тронуто. Нам довольно долго не мешали изливать
на прощании свои чувства, и когда, наконец, настало время это прекратить, «оправданным» опять скомандовали выстроиться во
фронт, а нас, осужденных, построили колонною и скомандовали нам марш за двери.
Последнее слово нас было
на минуту смутило, но, взглянув в глаза стоявших против нас развернутым
фронтом кадет, мы увидели, что слова эти несправедливы, что «весь корпус»
на нас действительно «смотрит», но смотрит совсем не как
на недостойных товарищей, а, напротив, «как
на героев», и когда нам дозволено было проститься с остающимися камрадами, то мы с таким жаром бросились в объятия друг другу, что нас нелегко было разнять.
Дело началось с того, что, попавшись в руки одному начальнику, чрезвычайному охотнику употреблять розги, мы вышли из терпения, и когда одного из наших товарищей секли перед
фронтом, мы долго просили о пощаде ему, и когда в ответ
на эту просьбу последовала угроза «всех перепороть», кто-то вдруг бросил в экзекуторов камень.
Но вот почему-то замолкли сразу дальнобойные и мелкие орудия
на австрийском
фронте. Прекратила и свой непрерывный, жужжащий вой неприятельская шрапнель.
— Господи, да ведь он — типичный пруссак! — вихрем пронеслось в голове юноши и он сразу вспомнил то обстоятельство, о котором давно уже ходили слухи в русской армии: немецкий император Вильгельм, после целого ряда пережитых его армией неудач
на восточном и западном
фронтах в борьбе с нашими и союзными войсками, послал целые корпуса в Галицию
на помощь австрийцам, терпевшим еще большие неудачи против русского войска.
В последнюю минуту в сознании юноши промелькнула, как вихрь, четко и ясно недавно пережитая им счастливая картина: когда королевич Александр, отличивший его, повесил ему
на грудь перед всем
фронтом драгоценный крестик Георгия и поздравил его поручиком в награду за то ночное дело…
Большую часть их германское правительство отозвало
на восточный
фронт, давая этим возможность Франции, Англии и Бельгии несколько отдохнуть от беспрестанных боев и собраться с силами.
— Зачем же тебе было ехать для этого сюда, пробираться через
фронт, подвергаться опасностям? Ведь для «усталых советских работников» отдых у вас создается просто: выгони буржуя из его особняка, помещика из усадьбы — и отдыхай себе вволю от казней, от сысков, от пыток, от карательных экспедиций, — набирайся сил
на новые революционные подвиги!
Через несколько дней почти все арестованные воротились домой. Командующий
фронтом отправил их обратно, заявив: «
На что мне эта рухлядь?»
Для Кати ужасы жизни были эгоистически непереносимы, если смотреть
на них, сложа руки, и перекипать душою в бессильном негодовании. Она кинулась отыскивать Леонида. Нашла. Он только что приехал с
фронта. Злой был и усталый. Раздраженно выслушал Катю и грубо ответил...
Говорил он о жестокой борьбе, какую приходится вести советской власти
на всех
фронтах, о необходимости поддержать ее, ругал меньшевиков и эсеров, предавших революцию.
Старший сын Эльсница занял его место и как врач приобрел скоро большую популярность. Он пошел
на французский
фронт (как французский гражданин) в качестве полкового врача; а младший сын, как французский же рядовой, попал в плен; дочь вышла замуж за французского дипломата.